Pushkin-book.ru Сайт Светланы Мрочковской-Балашовой: ДОЛЛИ ФИКЕЛЬМОН И ЕЕ ДНЕВНИК: ... 1834 г: 1 Пушкин в творчестве Светланы Мрочковской-Балашовой

ЖУРНАЛ СВЕТЛАНЫ МРОЧКОВСКОЙ БАЛАШОВОЙ

Пирамиды вечной памяти

     Дни тянулись своим чередом. После удачного дебюта театральные постановки в колонии одобрили и решили организовать драматический кружок. Утвердили худрука и репертуар. Последний подбирали с большой осторожностью, чтобы не было никаких нареканий за политическую незрелость руководства. Поэтому старались играть проверенную классику. Особенно популярность завоевали пьесы Александра Николаевича Островского. На очереди стояла "Бесприданница". Роль Ларисы Огудаловой досталась Нине. Она даже чувствовала неловкость перед профессиональными актрисами в среде заключенных. Но они уверяли её, что для сцены самое главное не театральное образование, а талант, который у неё действительно есть. В глубине души она, конечно, радовалась и гордилась, что ей доверили играть главную героиню и была безмерно счастлива. Несмотря на, что "безмерно счастлива" звучало здесь кощунственно. Разве можно быть счастливой в аду? В аду мученик по крайней мере знает за какие грехи горит. Здесь же хоть ты голову разбей о стену, всё равно не поймешь, за что такая кара – настолько чудовищны и абсурдны выдвинутые против тебя обвинения. Сначала, сразу после ареста, они денно и нощно сидели на нарах и выли, как загнанные в ловушку звери. Этот душераздирающий вой звучал так дико и страшно, будто некий живодёр по самый локоть вогнал внутрь тебя руку и медленно, с садистским наслаждением, пытается вывернуть наружу твою сущность вместе со всеми потрохами, как сдирают беличью шкурку. Нет, словами этого не передать и не выразить! Только если сам – да не приведи Господи! – окажешься в таком положении, сможешь понять весь кошмар происходящего. Но такого испытания Нина не желала даже заклятым врагам.
     Верно говорят, что работа спасает, однако вначале они были лишены и этого спасительного выхода. А как в слаженном хоре, подглашали друг другу. Не случайно же этот стон у нас песней зовётся?! Леденящие сердце стоны постепенно стали затихать, переходить в разговоры. Зэчки перезнакомились, начали рассказывать о себе. И полились бесконечные скорбные истории... Будто прорвало платину, и неудержимая река человеческих бедствий вырвалась из берегов, не давая загнать себя в бетонные стены. Главной же темы о причастности их самих или родственников к предательству и измене Родине старались не касаться.
     Иногда   их компания даже напоминала посиделки благовоспитанных дам. По разговору чувствовалось, что в основном здесь собрались образованные и начитанные люди. О сроках своего приговора многие не знали. Большинству они стали известно лишь по прибытию в зону. Нину особенно угнетал арест её младшей сестры Елены, которая с её легкой руки вышла замуж за главного инженера шахты "Центральная" Коваленко Ивана Емельяновича, который также был осуждён и расстрелян по "Кемеровскому делу".
    Потом, когда затворницы познакомились ближе, они стали сходиться в группки по интересам, поразительным по разнообразию. К Нине потянулись многие не только из-за её профессии врача, столь насущной в суровом лагерном бытовании. Особую силу и притягательность имела её несгибаемая воля. Нина всегда находила нужное слово и даже иногда могла слукавить во спасение от отчаяния. А самое главное – просто утешить и вселить надежду. У неё появились подруги и наипервейшая из них – её ровесница тридцатилетняя Эмма Дингес из Прибалтики. Высокая красавица с зелёными русалочьими глазищами и каштановыми локонами. Она попала сюда из-за отца и мужа – ученика её отца. Оба они занимались научной разработкой новейшего вооружения. Ни внутри семьи, ни при гостях об этом никогда не говорили, хотя всё их окружение в основном было из учёных. Эммина мама была костюмером в рижском драматическом театре, молодость провела на театральных подмостках. Потом, уже будучи замужем, она потеряла всякий интерес к театру и целиком посвятила себя семейной жизни. А у самой Эммы талантов хватило бы на десятерых. Она прекрасно пела, танцевала, писала стихи, музицировала. Рисовала первоклассно и решила заниматься моделированием одежды. За время, проведённое вместе, Нина многому научилась у неё, что очень помогало ей в дальнейшей жизни. Второй близкой подругой стала Ольга Дмитриевна. Она была значительно старше Нины. Совсем молоденькой девушкой принимала участие в подготовке революционного восстания. Сама она была коренной петербурженкой. Её предки, голландские ремесленники, приехали в Россию во времена Петра Первого. Увлекательные рассказы Ольги о событиях российского былого зэчки слушали заворожёно, забывая о своих бедах. Так они и коротали нескончаемые дни и ночи...
     Потом стране надоело на дармовщину содержать эти враждебные элементы, и их стали распределять по трудовым лагерям. Все стремились попасть в одну группу со своими лагерными подружками, но судьба и тут не всегда шла им навстречу. Однако Нине повезло. Её и Эмму распределили в одну и ту же зону. Оставалось два дня до отправление по этапу в новые места отбывания наказания, названия которых ссыльным не сообщали. Да это уже и не имело для них особого значения. Женщины обменивались адресами своих ближайших родственников, чтобы после своего освобождения через них можно было отыскать тех, кто за короткое время стал им родней родного.

Ехали они почти десять дней в вагонах, предназначенных для перевозок скота. По прибытию их распределили по зонам. Посёлок Явас, Мордовской АССР Зубово-Поляна, на долгие годы стал и домом, и судьбой для Нины, Эммы и их новых подруг. В лагере всё стало как-то понятнее. Тут жизнь шла строго по расписанию, шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте приравнивались к побегу. Целый день работа, как оказалось, в швейных мастерских. Эмма чувствовала себя здесь, как рыба в воде. Шили они не рукавицы и ватники, а нарядные шёлковые блузы, нижнее бельё. Отделывали их вышивкой рококо и шёлковой гладью. Эмма предложила несколько смоделированных ею фасонов, которые одобрили и приняли к исполнению. Месяца через три все работницы уже освоили швейный процесс.
     Но лагерную жизнь омрачало непосредственное соприкосновение с уголовницами.
Очень трудно было жить бок о бок с женщинами, прошедшими через воровские малины и блатхаты. Совсем другой, чуждый политзаключенным мир. А уголовницы издевательски демонстрировали своё превосходство над осуждёнными по ст. 58 – ведь в отличие от них они не продавали родину.
     Через полгода начальник колонии подполковник Загайнов вызвал Нину к себе. И предложил ей работу в лагерном медицинском пункте. Вольнонаёмный семидесятилетний фельдшер давно уже был пенсионного возраста, однако все ещё продолжал работать. Его медсестра ушла в декрет, а затем и вообще уволилась с работы в лагере. Вот Нину, имеющую медицинское образование, и направили на её место в лагпункт. Чему она безмерно обрадовалась.
     Прошёл почти год. Нина стала замечать, что Эмма всё чаще задерживается в цехе после окончания смены. Ходит весёлая. Просто вся сияет. Как-то после бани Нина подбила её на душевный разговор. Поболтали о том, о сём. Порадовались поблажке – позволенной "врагиням" переписке с родными. Правда отправлять письма разрешали не часто, всего раз в месяц и размером с гулькин нос, но для нескольких строк, оповещающих что у тебя всё в порядке, места вполне хватало. И вот тут-то Нина и выпалила:
     – Эмма, с тобою что-то происходит? Не пойму, в чём дело. В последнее время ты просто на себя непохожа ...
     – Ой, Нинок! Если бы ты только знала какая я счастливая! Мне даже страшно! Он такой необыкновенный! Не беда, что моложе меня на пять лет и военнослужащий!
     – Даже не знаю, что сказать тебе. Это так неожиданно, а главное – неуместно,– осторожно ответила Нина. Ей не хотелось, чтобы подруга замкнулась и перестала откровенничать.
     – А когда станет уместно, мы уже внуков будем нянчить. Вернее ты. У тебя дочь, а у меня детей так и не случилось. Чего только мы с мужем не предпринимали. Он меня и по светилам медицины возил, и по санаториям, всё напрасно, – печально сказала Эмма.

     Всё, что случилось потом, Нине казалось дурно придуманным рассказом. "Я никогда не поверила бы в это, если бы не была свидетелем", – тяжко вздыхала она, рассказывая мне потом эту историю...
     Репетиции в театральном кружке и работа отнимали практически всё время, а ещё и пошив костюмов. Спектакль должны были отрепетировать к Первомаю.
     – Эмка, весна тебе на пользу! Ты прямо расцвела, посвежела, а грудь подозрительно увеличилась", – заметила Нина, внимательно оглядев подругу.
     Ту как кипятком ошпарило. Зарделась, словно молоденькая девушка, которую мужчина впервые поцеловал в щёчку.
     – Кажется, я беременная, – прошептала она и смахнула навернувшуюся слезу.
Нина от неожиданности присела. У неё как у врача промелькнула эта мысль, но показалась уж слишком парадоксальной. У них, полуголодных, с вечным недосыпом и душевной удрученностью, такого просто не могло случиться.
     – Не хочу тебя разочаровывать, но это скорее всего гормональный сбой.
     – Не хочу тебя переубеждать, Нинок, но последнее время у меня зверский аппетит и подташнивает.
     – А ты сообщила это своему... Нина замолчала, подбирая подходящее слово.
     – Нет, прежде всего хочу сама на все сто быть уверенной в этом...
     – Знаешь, Эмма, тебе надо лечь в больничку. Во-первых, покой, во-вторых, пайка больше и я тебя глюкозой подкреплю. А что делать дальше, ума не приложу. Ведь начнут спрашивать, кто отец. А дознаватели наши тебя до смерти забьют, не посмотрят на твоё положение.
     На том и порешили.
     Приближался Первомай. Спектакль и костюмы были готовы. Шла последняя генеральная репетиция. Эмма была несколько непривычно взволнована.
     – Случилось что-то, чего я не знаю? – спросила Нина. – Не верю, что ты из-за спектакля так переживаешь.
     – Да об этом потом, всё потом... – Эмма вяло улыбнулась.
     Генеральная репетиция прошла фактически без помарок. До выступления оставалось три дня. Вечером, перед сном, Эмма вышла с Ниной из барака подышать полчасика до отбоя.
     – Я сказала ему про ребёнка, Нина. Он ничего не хочет слышать. Ребёнок в его планы не входит, да ещё от заключённой по нашей статье. Для него это конец карьере, а может, ещё и хуже – тюремное заключение. Я не знаю, что делать. Ведь может это мой единственный шанс...
     Нина молчала и задумчиво смотрела на Эмму.
    – А знаешь, давай спишешь вину на погибшего месяц назад на лесоповале Федорчукова. С мёртвого взятки гладки.
    Они с надеждой и облегчением посмотрели друг на друга и отправились спать.
    Эмма успокоилась и снова повеселела. Спектакль прошёл с большим успехом. Их театральные постановки были уже известны далеко за пределами колонии. Даже из других зон приезжали "обмениваться опытом", как шутил Загайнов. После спектакля Эмма отправилась чуток подышать воздухом.
     В отряде её положение стало известно многим, но все делали вид, будто ничего не замечают. Пришло время отбоя, но Эммы всё не было. В двенадцать ночи Нина не на шутку встревожилась. Куда можно пропасть в охраняемой зоне, где по периметру стоят конвойные вышки и светят прожектора?! На рассвете Нина собралась идти к дежурному офицеру, но тут в барак ввалились солдаты с автоматами наперевес.
     – Стройся! По порядку рассчитайсь! – громко скомандовал офицер.
После переклички не хватало одного человека – Эммы.
     Поутру её нашли за углом барака, изувеченную до полусмерти и чуть живую отнесли в медпункт. Ребёнка вытаскивали по частям. Это был мальчик недель двадцати–двадцати двух. Возле неё сидел следователь, пытаясь её допросить.
     Нина только после обеда смогла пообщаться с ней.
     – Вот всё само собой и разрешилось, – с трудом прошептала Эмма. – Только давай не будем думать, что это злодейство совершено по его просьбе. Мне будет бесконечно больно...
     – Да как ты могла даже подумать об этом?! – воскликнула Нина. Хотя в душе у неё не было ни капли сомнений в его вине. Усилием воли Нина сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
     "Прощай ! Не поминай ..." – последнее слово растворилось на пороге вечности. Нина дала наконец волю рыданиям. Она давно не верила в Бога, но невольно, сама не зная, кому обращает свои слова, подняла глаза вверх и прошептала: "Зачем ты сделал меня такой сильной? Мне не по плечу ноша, отмеренная тобой! Не донесу её! Я так устала от бесконечных потерь..."
     В тишине слышалось только завывание караульных собак. Родным Эммы сообщили, что она скончалась по болезни...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. ИЗ ПИСЬМА МАРИИ

     Мама! Как порой трудно рассказать о человеке, давшем тебе жизнь. Когда мы живём рядом, бок о бок, видимся каждый день кажется и не задумываешься, какая ты Мама? Конечно же, самая добрая, ласковая, понимающая, но какой ты была в 2 года, в пять, десять лет, в восемнадцать? О своей маме Людмиле Носковой я многое знаю из рассказов бабушкиных сестёр. Поскольку её мама – моя бабушка восемь лет провела в ГУЛАГ-ах нашей необъятной родины. Они расстались, когда моей маме не было восьми лет, а встретились, когда ей было почти семнадцать. Вот такая суровая и жестокая штука наша жизнь!
     Маленькая Лялька была залюбленным и избалованным ребёнком. Она стала первой внучкой в клане Мрочковских. Отец её, мой дед Иван, любил её до безумия. Ему вообще хотелось иметь кучу детей. Эту страсть к детям бабушка Нина не разделяла. Её желания в деторождении ограничивались единственным ребёнком. Уже в преклонном возрасте объяснила мне причину – сразу же после своего замужества ею овладело предчувствие недолгой счастливой семейной жизни. Возможно, это же ощущение довлело и над мужем. В результате Людочка уже к двум годам была избалована до неприличия. Перед сном требовала, чтобы няня Катя, прочитав на ночь сказку, приносила ей то чай с мёдом, то снова сажала на горшок... Подобным прихотям – ни конца, ни края. Однако её мама не была сторонницей подобного баловства и запрещала всем домашним откликаться на капризы маленькой хитруши. Но у той тут же начиналась продолжительная истерика. У тетушек, если они присутствовали при этих сценах, и у няни Кати сдавали нервы. Лишь одна моя бабушка оставалась непреклонной. Выбившись из сил, маленькая капризница начинала жалобно причитать: «Мамочка, прости, я больше так не буду». И в конце концов стала как шелковая..
     Это беспечное мамино детство окончилось в сентябре 1936-го. В этом году она пошла в первый класс, а в том же сентябре арестовали её отца. После ареста и мамы Людмилу забрали в детский дом, не позволив неблагонадёжным родственникам воспитывать новое советское поколение.
     Вспоминать про детский дом мама не любила. После двух лет, проведенных там, её наконец сумела отыскать тётя Лида, младшая сестра бабушки. Она была замужем, и дед Иван Мрочковский жил с ними. Потом в семье появились дети: в 1939 году родилась Наташа, а в 1943 её брат Юрий. Мама помогала их нянчить, училась и, как все школьники, работала на заводе. Всё для фронта! Тогда все были проникнуты только этим. В 1946 году осенью Людмила приехала в Мордовию к своей маме, жившей после освобождения из лагеря сначала в знаменитом посёлке Явас, который и по сей день является зоной поселения для условно освобождённых. Здесь, 22 июля 1946 г, родился Всеволод – младший брат Людмилы. В 1947 году бабушке разрешили покинуть Мордовию и поселиться в Энгельсе. Там мама окончила десятилетку и продолжила образование. Она любила и хорошо знала историю, литературу, географию. Но поступила в технический машиностроительный ВУЗ, где и познакомилась с моим отцом. В 1951 году они создали семью, а в 1952 родилась я. По окончанию обучения родителей отправили на какой-то машиностроительный завод в Подмосковье. В это время начался призыв комсомольцев к покорению Целины. Мои родители отправились в северный Казахстан (Кустанайская область). Там они прожили 13 лет, там же родилась моя сестра Елена, названная в честь тёти Лёли Мрочковской. После снятия с неё грифа оседлости тётя Лёля забрала маму с отцом из Казахстана, и они вернулись в Анжерку. Мне нравилось на каникулы приезжать к ним туда. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, родители вернулись в Энгельс. С этого времени я уже всегда жила с ними. Мама была очень общительной, весёлой, интересным собеседником. Никогда не жаловалась и не ныла. И сумела привить эту черту и мне...

Ответ Светланы Мрочковской-Балашовой:
Дорогая Мария, как я рада, что ты разыскала меня на просторах Интернета. Чтобы не запутаться в нашей сложной семейной иерархии, давай называть друг друга кузинами, как в дореволюционной России было принято именовать всех многочисленных родственников весьма разветлившихся родовых кланов. Прежде всего позволь мне поблагодарить тебя за бесценные сведения о наших предках (документы, фотографии, устные рассказы, сохранившихся в твоей памяти...). Благодаря чему мы с тобой принялись создавать Сагу о роде Мрочковских. И наше Былое заговорило. Продолжай вспоминать, записывать и публиковать эти предания – ведь у тебя это замечательно получается. А впереди ещё много лет!